Автор: Владимир Шарлот

Я не был участником Великой Отечественной войны. Но однажды, ворвавшись в наш дом в городе Орле, она сопровождает меня всю жизнь. Я помню о ней ежечасно, ежеминутно. Всегда. О ней напоминают мне предсмертные письма матери Веры Левиной, погибшей в оккупированном Орле вместе с моим дедом Абрамом Соломоновичем, о ней напоминают письма двоюродного брата Бориса, командовавшего «Катюшей» и готовившегося к поступлению в институт. О ней напоминают виды города Ревды, который в годы войны был рабочим посёлком и где я провёл долгие месяцы эвакуации.

Война прочно вошла в мою жизнь. Вот почему все годы работы в прессе я пишу о людях войны, живых и мёртвых, вот почему я посвятил ей около десятка своих книг, в том числе ко всем юбилеям Победы, начиная с 50-летнего.

Моя мать была военнообязанной, заведовала складом медицинского оборудования. Её оставили в Орле для подпольной работы. Первое задание ей было – поджечь склад, как только немцы войдут в город. После этого к ней должен был прийти некий связной из подполья и дать указания о дальнейших действиях.

Орёл был сдан фашистам без единого выстрела 3 октября 1941 года. Немцы торжественно въезжали в старинный русский город на мотоциклах и танках, в открытых грузовиках, где на скамейках в виде буквы «П» сидели, нога на ногу, в чёрных мундирах молодые эсесовцы.

В это самое время на легковом автомобиле покидали город три секретаря обкома партии. В руках одного из них был большой портфель с явками, адресами и именами людей, оставшихся в подполье. Но навстречу вывернулся немецкий танк, в упор расстрелявший легковушку. Под гусеницами танка погиб портфель с секретной документацией.

Примерно в это же время мать подожгла склад с медицинским оборудованием. Он вспыхнул как свечка, огонь грозил перекинуться на соседние деревянные дома. Жители выбежали и погасили пламя.

Мать никто не выдал. И никто из подполья к ней так и не пришёл. Но пришли другие.

Первое, что сделали оккупационные войска, — сорвали теле­фонные аппараты и на их место повесили свои. И немедленно начали устанавливать «новый порядок».

Этот «порядок» следовал из генеральной доктрины гитлериз­ма, в соответствии с которой захваченные территории подверга­лись «обезлюживанию» и онемечиванию, т. е. заселению стопро­центными арийцами. Для других национальностей здесь места не оставалось. Такие народы, как евреи, цыгане, поляки, приго­варивались к ликвидации. При этом особая жестокость проявля­лась по отношению к евреям. «Еврейский вопрос» в соответствии с идеологическими установками нацизма подлежал «окончатель­ному решению». Это, разумеется, относилось и к евреям Орловс­кой области.

Я не буду рассказывать о том, что творилось в оккупированном Орле. Это известно. Я не буду подробно описывать, как мы с бабушкой жили в эвакуации в рабочем посёлке Ревда, как стояла она в длинных очередях за хлебом, который выдавался по карточкам, как стояла в мороз, продавая на рынке чужое молоко, зарабатывая себе за это стакан молока.

Мы вернулись из эвакуации в 1944 году, вскоре после освобождения Орла. Ни матери, ни деда мы не застали в живых. Они погибли, как и все евреи, по разным причинам оставшиеся в городе.

Мне передали письма, написанные ею. Первое из них датировано 26 декабря 1941 года.

«Мой дорогой и единственный мальчик!» — пишет она. – Я каждую секунду жду прихода за собой, а это означает вечную с тобой разлуку. Так много я должна тебе перед смертью сказать… Мне нужно тебе сказать столько, чтобы этого хватило на всю твою жизнь, чтоб в труд­ные минуты ты мог почерпнуть в этих листочках то, что услы­шал бы от матери. Прежде всего — будь честен. Никогда не иди на сделки с совестью, не будь подхалимом, высоко ставь свое человеческое достоинство, не пресмыкайся. И никогда не сты­дись того, что ты еврей. Я не буду тебе описывать все то, что наблюдаю и переживаю я — все это ты прочитаешь в газетах, а затем и в исторической литературе… Ты должен гордиться, что являешься одним из представителей терпеливого, способного и выносливого народа… Я всегда была разбитая, усталая и заня­тая мыслями о работе. Отсюда и произошла моя ошибка — я, ставя на первое место долг перед Родиной, разлучилась с тобой, вместо того, чтоб уехать вместе… Я знаю, если ты переживешь эту тяжелую полосу войны со всеми сопутствующими ей беда­ми — тебе Родина даст воспитание и образование, не даст одно­го — материнской ласки. Но слишком поздно об этом говорить. Я обречена на гибель. Не я одна — нас много, но мы бессильны… Если тебе люди скажут — когда меня не стало — моя последняя просьба или, вернее, желание: исполняй один печальный и кра­сивый еврейский обычай — в день моей кончины зажигай ма­ленький огонек и вспомни маму, которая хотела иметь сына даже при условии тяжелой операции, мне угрожавшей…».

Второе письмо написано 6 марта 1942 года, за неделю до того, как мать забрали 14 марта, а деда на следующий день. В этом письме есть такие строки: «…Ты никогда не узнаешь, как умерла твоя мать. Больше того — ты не будешь знать — умерла ли? Я тебя прошу — не задумывайся над этим вопросом — помни, что таких, как мы, много. И живая, или нет — я в равной степени тебя люблю, и если не будет с тобой живой матери, пусть мой образ хранит тебя от бед и ошибок. Больше тебя я любила только Родину. И ты помни — жизнь очень дорога, но дороже всего честь. Вот эту честь ты и береги — не роняй ее. Чутко прислушивайся к голосу совести и долга перед людьми и Родиной. Если мать тебе дала жизнь, то всем остальным ты обязан Родине — за нее, если пот­ребуется, не щади и жизни».

В один из моих приездов в Орёл я ознакомился со списком евреев, которые были живы ещё в феврале 1942 года. Список подписан старостой Д. М. Азархом 20 февраля того же года. В нём значилось 175 человек – мужчины, женщины и дети в возрасте от двух до 14 лет. Мои дед и мать значатся под номерами 56 и 57. Это был последний список, сохранившийся случайно.

В лесистых окрестностях Орла было несколько мест массовых расстрелов евреев, коммунистов, членов подпольных организаций. В какой из братских могил лежат мои мать и дед – неизвестно. Как неизвестны точно и места расстрелов.