Во всех дворах города Н-ска стоят небольшие сооружения из красного кирпича высотой около двух метров. В них размещены металлические контейнеры для бытового мусора. Спецмашины увозят содержимое из них на городскую свалку.

     Дворовые остряки прозвали эти строения «мусорками». Жители близлежащих домов несли туда все: пищевые отходы, изношенные одежду и обувь, пришедшую в негодность домашнюю утварь.

     Беднякам здесь есть чем поживиться, так как «новые русские» выбрасывают и хороший линолеум, и рамы с дверями, и мебель, оборудуя свои жилища на европейский манер. А уж бутылок разного калибра и фасона – несть числа. Вот они-то и являются основной добычей бедолаг.

    Пенсионер Илья Егорович Петушков был прирожденным психологом и хорошим физиономистом. Он любил наблюдать за людьми, которые приходили к мусорке «за данью». Свалка эта находилась возле дома, где он жил.

    Однажды летним утром сидит на искореженной молодежью скамье у своего подъезда Егорыч и видит: мимо свалки плетется вразвалку соседка с полными авоськами в руках. Подошла она к Илье, поставила на лавку свою поклажу, заправила под косынку выбившиеся клоками седые волосы и заговорила:

 – Здравствуй, шабер! Чтой-то давненько не видела тебя. Как живется-можется?

 – Живется хорошо, а можется плохо!

 – Пошто так?

 – То в груди кольнет, то в ухо стрельнет, то в коленях заскрипит, ровно несмазанное колесо. А тут еще бабка, язви ее в печенку, ночью отворачивается от меня лицом к стене. Да какая это, к дьяволу, жизнь, Тимофеевна?! Это существование. Вот в молодости была настоящая житуха! Прижмешь, бывало, к груди деревенскую молодайку, из нее чуть ли сок не брызнет. Зардеется девка и, вроде сердито, бросит: «Охальник!» А самой так и хочется, чтобы ее еще разок-другой так приголубили.

 – А ты, сосед, ей-пра, охальник. В твои ли годы балаболить о проделках молодости?

 – Да, ить, язык без костей, шабриха. Он, знай себе, мелет, что надо и что не надо.  

 – Ты вон лучше сходи к мусорке. Какой-то шибко грамотный вынес туда три мешка книг. И книжки-то все добротные на вид. Взяла бы я их, да нет мочи дотащить до квартиры. А, главное, глаза у меня слезятся от чтения, ничего не вижу. А ты – давний книгочей, и глаза у тебя, верно, как у сокола. Без очков, небось, читаешь?  

 – Без очков, Тимофеевна, без очков. Посиди-ка на лавочке, а я пойду гляну, что за добро привезли туда. Если есть что-то путное – возьму, не побрезгаю.

  Села соседка на разбитую скамейку, перевела дух, а тем временем Егорыч перетащил книги к своему подъезду.

 – Отдохни еще малость, шабриха, а я занесу по одному мешку это богатство домой. Потом помогу дотащить твои авоськи.

  Управился Илья Егорыч с книгами, помог Тимофеевне занести продукты. Дома высыпал из мешка книги посреди комнаты и ахнул:

 – Боже мой! Это же настоящий клад! Здесь чуть ли не вся классика русской литературы, начиная с Пушкина и кончая Горьким. Б-а-а! Да здесь и зарубежные классики! Вот – Гюго…А вот – Войнич, Гете! Вот это мне повезло так повезло! Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын! Ну, спасибо, соседушка, дай Бог тебе здоровья, навела ты меня на клад!

  Просмотрел все книги Петушков, сел в кресло и надолго задумался. Очнулся и с болью в душе сам с собой заговорил:

 – Господи! Надо же так «продвинуться» российскому обществу, чтобы выбросить на помойку произведения мировой классики! Ни одна душа из другой страны, я уверен, не додумается до этого. Такое может позволить себе только русский со своей «широкой» натурой. Между тем как в библиотеках висят объявления: «Подари книгу библиотеке!», «Спасибо вам, читатели, за подаренные книги!»

   …Продолжал наблюдать Илья Егорович за приходящими к мусорке. И кто только здесь ни бывал. И совсем опустившиеся люди с пропитыми, опухшими лицами, грязные, оборванные, не вызывающие ни жалости, ни сострадания, а только неприязнь. Бывали здесь и те, которые не хотели трудоустраиваться на маленькую зарплату. Отирались и бомжи с бичами. Бывало, загоняла сюда Судьба и добропорядочного, но отчаявшегося человека. Такой резко отличался от опустившихся и спившихся.

   В конце лета к дворовой свалке стала ежедневно приходить женщина в одно и то же время. Остроглазый Илья Егорович заприметил эту необычную посетительницу и стал приглядываться к ней. Она не была похожа на других посетителей мусорки. Ему захотелось узнать о ней больше, и он подошел:

 – Здравствуйте.

  В ответ молчание. Она будто ничего не слышала и продолжала выбирать из контейнера пустые бутылки.

 – Добрый день, уважаемая, - громко обратился Петушков.

   Женщина повернулась к нему лицом:

 – Здравствуйте, а вот насчет доброго дня сомневаюсь. Кому-то он добрый, а мне – нет.

 – Я долго наблюдал за вами и заметил, что вы сильно отличаетесь от завсегдатаев помойки аккуратной одеждой, да и обличье ваше не со свалки.– Илья Егорович внимательно посмотрел на нее и увидел в ее глазах и боль, и неизбывную тоску, и безнадежность.

 – Судьбу не объедешь и не обскачешь, мил человек. Еще никому не удавалось обмануть ее. И не зря в народе говорят: судьба играет человеком.

 – Меня зовут Ильей Егоровичем. А как вас величать?

 – Раньше звали Верой Павловной, а теперь и не знаю, как могут прозвать: либо мусорщицей, либо бомжихой. И то, и другое сейчас подходит ко мне, хотя в недавнем прошлом двадцать пять лет проработала учительницей.

 – Что же вас довело до свалки, Вера Павловна?

 – Это длинная история, долго рассказывать.

 – А вы поведайте о своем житье-бытье, глядишь, легче у вас станет на душе. Ведь не зря говорится: Когда плохо тебе, человек, иди к людям! Пойдемте к нам, чайку попьем.

 – Боюсь, жена ваша спустит меня с лестницы.

 – Не волнуйтесь об этом: старушенция моя – понятливая женщина и с большим сердцем.

 – Тогда пойдемте, – Вера Павловна взяла свою кошелку и пошла за новым знакомым.

   За чаем у Петушковых она рассказала о своей жизни:

 – Родом я из этого города. Здесь окончила и семилетку. Потом поступила в педучилище в соседнем городе. Четыре года ездила туда учиться. В то время в нашем городе была воинская часть. По выходным я ходила на танцы в горсад. Там познакомилась и полюбила узбека. Не сказать, что парень был красавцем, приметным был из-за своих густых черных волос и жгучих глаз. Не красотой своей он пленил меня, а доброй и чуткой душой. Мы встречались с ним. Летом – в горсаду на танцах, зимой – в ДК. Виделись редко, только когда он получал увольнительную. Ходили и на речку, что была за городом, и в лес. Незаметно промелькнули три года. У него закончился срок службы, а я окончила педучилище. Еще до распределения мы поженились, а потом уехали к нему в Ташкент. Сначала его родители были недовольны, что их сын женился на русской девушке. Но скандала не устроили. Смирились. Родила я двух девочек, одну за другой, очень похожих на мужа. Ни дать ни взять – узбечки. Отмякли родители, благосклонней стали относиться ко мне. Да и я привыкла к ним. Стала понимать их язык. Дед с бабушкой полюбили своих внучек и с удовольствием нянчились с ними после работы, давая мне возможность готовиться к урокам. В дружбе и согласии протекала наша жизнь.

   Я продолжала работать в школе, а муж мой был шофером. Жили материально неплохо. Все работали. Трехкомнатная квартира со всеми удобствами находилась в центре города. Дочки учились. Пришло время, и выпорхнули они из родного гнездышка. Так случилось, что обе по распределению попали в сельскую местность, там повыходили замуж и остались. Я уже давно бабушкой стала. Так и дожили без особых проблем до 1991 года. Вскоре развалился Советский Союз. Такая страна распалась!

    После девяносто первого года в Ташкенте притеснять стали всех инородцев. Меня в девяносто третьем году уволили из школы.Так я стала безработной. Жили на одну мужнину зарплату да на пенсию стариков не богато, но концы с концами сводили. Прожили бы и так, да, видно, не суждено было. В девяносто восьмом году погиб мой муж в автокатастрофе. Царствие ему небесное. В пенсии за погибшего мужа отказали. Так я осталась без средств к существованию. Родители мужа успокаивали меня, уговаривали жить с ними, но меня потянула малая, но милая родина. И я уехала из Ташкента. Приехала в родимый город. Родителей уже давнехонько нет в живых. В их квартире (в той, из которой выехала и я в свое время) жила со своей семьей младшая сестра. Приняли меня они хорошо.

    Попыталась устроиться в школу учительницей – не получилось: своих с избытком. А больше я ничего не умею делать. Стыдно мне перед сестренкой и ее мужем. У них свои проблемы. Дети их растут, учатся, денег надо много. А тут я на их шее повисла. Но вот исполнилось мне пятьдесят пять, и я подала документы на оформление пенсии. Скоро буду получать ее и слезу с шеи родственников, брошу и свалку. Одна беда – нет квартиры у меня. Постараюсь устроиться дворничихой в домоуправление. Авось, дадут уголок какой-нибудь, ну, хоть шестиметровку. Вот и весь мой сказ. Утомила я вас своим повествованием. Спасибо за угощение и прощайте.

   Илья Егорыч только и смог сказать: «М-да-а!» А хозяйка пригласила женщину заходить к ним запросто.

   Проводил хозяин гостью и проговорил невесело:

 – Не позавидуешь бедняжке. И дальше не видно просвета. Устроится на работу или нет? Дадут жилье или будут кормить обещаниями? А годы уже немолодые.

 – А кому сейчас легко живется, Илья?

– Ты права…

   Однажды встретился опять Илья Егорович со своей соседкой:

 – Тимофеевна, а я ведь дознался, кто книги сюда свалил…

 – Да ну? И кто же?

 – Сижу как-то на своей лавочке, подъезжает к мусорке «Газель», выходит из нее мужик молодой и давай мешки доставать. Смотрю, набиты они чем-то мягким. Глянул я на парня. Ба! Да это Колька! Сын охранника с нашего завода, Петровича (сейчас он – на пенсии). Я подошел к нему, поздоровался. Николай меня тоже сразу признал.

   Поговорили по душам. Он, оказывается, работает шофером у бывшего секретаря заводской парторганизации, Павла Ивановича, который и сейчас – большая шишка, но уже как собственник: у него какая-то доля с завода, не знаю: пакет акций что ли. Одним словом, из ярого «коммуняки» обратился в капиталиста.

   Так вот, Павел Иванович этот завел молодую жену (с прежней разошелся), приобрел квартиру в двух уровнях в двенадцатиэтажном доме. Сейчас избавляется от старого «хлама». Раньше-то было модно (больше для виду, чем для чтения) иметь много книг, да все больше подписные издания; это теперь собирают современные боевики и фантастику. А так как молодая хозяйка не желает копить пыль в новой квартире, то Колька решил развозить по разным свалкам эти книги: пусть пользуются, кому захочется. Многочисленные труды прежних партийных вождей не разрезанными и, стало быть, не читанными хозяином зарыли в яму на загородной свалке. С книгами покончил, теперь вот немодные тряпки привез. Что получше – отдал в церковь, там распорядятся, ну, а остальным – здесь кто-нибудь разживется. – Вот так-то, шабриха!

 – Молодец, Колька!

   Петушков продолжал свои наблюдения за посетителями мусорки. Приходили сюда, как и прежде, разные люди: и в одиночку, и на пару, и даже с малыми детьми. И все эти несчастные люди оставляли в душе Ильи Егоровича горький осадок.